Часть 05

Первой «ячейкой» производственных отношений, основанных на неравенстве статуса, а не собственности, стала Советская Россия. В течение короткого времени после Октябрьской революции, менее чем за год, управление политикой и экономикой перешло в руки новых кадров. В качестве средства принуждения эти кадры, в основном, использовали открытое насилие. Но было бы неверным утверждать, что претензия революционной власти на руководство была подкреплена только винтовкой и маузером. На самом деле, в Советской России произошло событие огромного нравственного значения: властью было провозглашено, что отныне социальный статус человека определяется не тем, что ему принадлежит, а его полезностью для других. В соответствии с этой полезностью общество брало на себя право и обязанность обеспечивать индивидуума материальными благами.

Такой подход был естественным для страны, в которой жертвенное служение общему благу почиталось испокон веков. Это стало одной из причин, по которым революция увенчалась успехом — декларируемые революцией принципы совпали с нравственным чувством если не всего трудящегося населения, то наиболее активной его части. Через некоторое время, после неизбежных сомнений и острой реакции на сопровождавшую политические потрясения жестокость, новая социальная концепция была принята остальными.

Статус, изначально присвоенный Советской властью, был, в целом, заслуженным. Большевики восстановили территориальную целостность страны, отразили интервентов и присвоили себе за это незначительные, по сравнению с прежним правящим классом, льготы и привилегии. В обстановке всеобщей разрухи привилегии были неизбежны. Л. Д. Троцкий пишет, что в те годы существовала «необходимость взять у 10 и дать одному», что будущая социалистическая бюрократии сформировалась из «привилегированных групп, наиболее нужных для обороны, для промышленности, для техники и науки» («Преданная революция»). Идеал нового общества предусматривал строгую централизацию производства и распределения вместо характерной для капитализма анархии. Соответственно, «обособилась и выросла могущественная каста специалистов по распределению. из социальной нужды вырастает орган, который перерастает социально-необходимую функцию, становится самостоятельным фактором и, вместе с тем, источником великих опасностей для всего общественного организма» (Л. Д. Троцкий, там же). К этим цитатам можно добавить, что нужда явилась лишь одной из причин разрастания советской бюрократии. Другой причиной бюрократизации молодой республики стал скачкообразный рост сложности задач, которые должен был решать советский аппарат по сравнению с дореволюционным. Во-первых, в его ведение перешел огромный сектор хозяйства, ранее управлявшегося частными владельцами. Во-вторых, текущие задачи бесконечно усложнялись разрухой и голодом. В-третьих, еще в ходе гражданской войны Советское правительство поставило задачу технического перевооружения производительных сил, что уже в 1920 году вылилось в план ГОЭЛРО, а позднее — в процесс индустриализации. Соответственно требованиям времени, были созданы многочисленные планирующие органы во главе с Госпланом. Такая структура управления экономикой, в основных чертах, сохранялась до 1991 г. Одновременно с ней, пересекаясь в каждом звене, существовал аппарат Коммунистической партии, а продолжением этих двух аппаратов была производственная бюрократия. Столь громоздкая система, однако, была для своего времени большим достижением, так как позволяла использовать имеющиеся у общества ресурсы в целом более рационально, чем при капитализме.

Продолжением достоинств нового управления стали недостатки. Управленческий аппарат рос, как на дрожжах. В работе Д. О. Чуракова «Русская революция и рабочее самоуправление» приводятся следующие данные. С осени 1918 г. до начала 1920 г. аппарат Всероссийского Совета народного хозяйства увеличился с 2,5 тыс. до 24 тыс. служащих. Помимо этого, в губернских совнархозах насчитывалось 93,6, а в уездных — 106 тыс. человек. Таким образом, всего в системе совнархозов было задействовано 224 тыс. человек. Это примерно совпадало с количеством занятых тогда во всей текстильной промышленности (240 тыс.). Процессы бюрократизации привели к тому, что в годы Гражданской войны наиболее быстро рос профсоюз служащих. Если в первой половине 1918 г. в его рядах насчитывалось всего около 50 тыс., то к началу 1920 г. — 550 тыс., а к июлю 1921 г. — 1 млн. 67 тыс. человек.

Многочисленный аппарат обернулся инструментом присвоения статуса. Привилегии множились вне связи с квалификацией управленцев, распространялись на их родственников и знакомых. В этом нет какой-то изначальной порочности большевиков. Основная причина является объективной, она суть естественное стремление человека жить все лучше и лучше. В ситуации, когда от дополнительного куска хлеба зависит твоя жизнь и жизнь твоей семьи, самая строгая совесть не склонна считать привилегии большим прегрешением.

Первоначальный состав советского аппарата был чрезвычайно пестрым. Наряду с идейными коммунистами, в него влилось много случайных элементов и изрядное количество дореволюционного чиновничества с уже сформировавшимися бюрократическими традициями. Это также наложило свой отпечаток на последующие процессы. Но главной причиной стремления советской бюрократии к превращению в новый эксплуататорский класс является тот печальный, но неоспоримый факт, что при наличии возможности эксплуатации она обязательно появляется. В одной из ранних марксистских работ, в «Принципах коммунизма» Ф. Энгельса (1847 г.), обосновывается неизбежность эксплуатации до определенного момента развития производительных сил: «Пока нельзя производить в таких размерах, чтобы не только хватало на всех, но чтобы еще оставался избыток продуктов для увеличения общественного капитала и дальнейшего развития производительных сил, до тех пор должен всегда оставаться господствующий класс общества, и другой класс — бедный и угнетенный». К счастью, от формации к формации возможности для эксплуатации сокращаются, а отношение к ней становится все менее терпимым.

Теме борьбы с бюрократией посвящено большинство статей В. И. Ленина в последние годы его жизни. «Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое хотя перевернуто, но не изжито, не отошло в стадию ушедшей уже в далекое прошлое культуры» («Лучше меньше, да лучше», 1923 г.). Здесь В. И. Ленин связывает распоясавшуюся бюрократию с наследием предыдущего режима, что, по всей видимости, должно было убедить читателей (или даже самого автора) в возможности быстрой победы над новым злом. «Самый худший у нас внутренний враг — бюрократ, это коммунист, который сидит на ответственном (а затем и на неответственном) советском посту. От этого врага мы должны очиститься и через всех сознательных рабочих и крестьян мы до него доберемся» («О международном и внутреннем положении», 1922 г.). В качестве главного средства борьбы с бюрократией Ленин предлагает использовать «лучшие элементы, которые есть в нашем социальном строе, а именно: передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести» («Лучше меньше, да лучше»). Конкретные организационные меры представляли собой объединение партийных и советских органов (например, Рабоче-крестьянской инспекции (Рабкрин) с Центральной Контрольной комиссией партии) и сокращение, за счет этого, значительной части аппарата. Ленинские идеи были реализованы, но не привели к заметному снижению бюрократизации. На тот момент в советском обществе отсутствовали социальные группы, антагонистичные бюрократии. «Передовые рабочие» 20-х годов имели непримиримое противоречие с буржуазией и разрешили его в ходе революции, но не имели такового с вновь обретенными начальниками. В своей борьбе пролетариат преследовал совершенно конкретные цели: обеспечение постоянной занятости, повышение статуса, уверенность в завтрашнем дне и возможность социального роста путем получения бесплатного образования. Новая власть постепенно решала эти проблемы и относилась к пролетариату с должным уважением. Право принятия решений (а, соответственно, и власть) на местном и на государственном уровне было необходимо рабочим не как самоцель, а как средство удовлетворения насущных запросов. Косвенным подтверждением этому являются основные направления деятельности фабрично-заводских комитетов в начале 1918 г. Фабрично-заводские комитеты (фабзавкомы) были первичными органами самоуправления пролетариата, стихийно возникшими после буржуазной революции 1917 г. Буквально за несколько месяцев фабзавкомы взяли под контроль большую часть промышленных предприятий. В упоминавшейся выше работе Д. О. Чуракова «Русская революция и рабочее самоуправление» указывается, что наиболее частыми, до 45 %, были случаи рабочего самоуправления, связанные со снабжением предприятий. Затем шла культурно-просветительская деятельность — 15 %. На контроль за наймом и увольнением приходилось 6 % внимания фабзавкомов. И, наконец, на последнем месте стоял самый могущественный рычаг управления производством — финансовый. Им комитеты интересовались не более чем в 3 % случаев.

Пролетариат не горел желанием вступать в новую схватку с теми, кто не был его непосредственным врагом. С конца октября 1917 г. правительство большевиков постепенно урезало права и полномочия комитетов, стремясь подчинить их задачам максимальной централизации хозяйственной жизни. Деятельность правительства, вкупе с экономическими трудностями, вызвала в 1920—21 годах ряд забастовок, руководимых фабзавкомами. Но эти забастовки не шли ни в какое сравнение с забастовками 1917 г., во время которых рабочие боролись со своими прямыми эксплуататорами. Более того, в 1923—25 г. г. новая волна протестов требует усиления государственного воздействия на экономику в противовес нэпманам, т. е. вернувшейся из небытия буржуазии. В результате интересы пролетариата постепенно пришли в равновесие с интересами бюрократии. Пролетариат получил желаемое, пусть и не в форме рабочего самоуправления. Наиболее энергичные и образованные рабочие стали пополнять ряды бюрократии, интересы остальных в достаточной степени представляли профсоюзы.

Хотя попытки остановить бюрократизацию Советской республики оказались безуспешными, власть бюрократии была, все же, поставлена в какие-то рамки. Ограничениями служили заложенные при В. И. Ленине моральные нормы, регламентирующие поведение членов Коммунистической партии. А поскольку для достижения высоких постов необходимо было быть коммунистом, бюрократам приходилось, как минимум, изображать выполнение «заветов Ильича». Все, что существенно выходило за образ жизни самого В. И. Ленина — избыточное потребление дефицитных товаров, удовольствие издеваться над подчиненными, стремления устроить детей на теплые местечки — требовалось тщательно скрывать. Бюрократ уподоблялся подпольному миллионеру Корейко из «Золотого теленка»: он имел статус, но не мог его полностью использовать.

Зато советская бюрократия, в отличие от западной, не имела конкурента в лице медиакратии. Все средства массовой информации, вся печатная продукция проходили через цензуру, подчинявшуюся идеологическим органам партии. С начала 30-х годов отсутствовала даже мелкая буржуазия, на борьбу с которой бюрократии пришлось бы тратить известные силы. Таким образом, отечественный суперстатусный класс формировался в тепличных условиях, что сильно ускоряло процесс.

Превращение советской бюрократии в новый правящий класс было объективным требованием истории, вытекавшим из развития производительных сил на основе использования все большего количества информации. Бюрократия была передовой силой, подчиняющей информатизацию своей воле и, тем самым, действовавшей в интересах всего общества, подобно буржуазии эпохи становления капитализма. До поры, до времени польза от молодой и энергичной бюрократии превосходила издержки.