Часть 08

После смерти И. В. Сталина советская бюрократия за 10—15 лет окончательно оформилась в полноценный класс. Отныне сын начальника становился начальником с гораздо меньшими хлопотами, чем его более способные, но субстатусные сверстники. «Может ли сын генерала стать маршалом? Нет, не может. У маршала есть свой сын». Завершение формирования суперстатусного класса совпало по времени с окончательным переходом производительных сил от индустриальных к постиндустриальным. Как следствие, в те же 60-е годы первый всплеск активности наблюдается на противоположном социальном полюсе. Инженеры и ученые осторожно осознают себя в чем-то отличными от остального населения. Впрочем, не только они. В период «оттепели» о себя заявляют первые зародыши советской медиакратии, возникшие вокруг модных журналов, театров и в кинематографе. Различие мировоззрений социальных групп, выделившихся из безликой «интеллигенции», принимает характер дискуссии между «физиками» и «лириками». В обществе, достигшем после полета Гагарина передовых рубежей технического прогресса, «физики» пока что являются фаворитами. Безымянные «Главный конструктор» и «Главный теоретик» представляются всемогущими. Все знают первых космонавтов, но, в лучшем случае, трех-четырех членов Политбюро.

На Западе в те же годы происходит «революция менеджеров». Количество управляющего персонала возрастает. Бюрократическое управление наукой и техникой приносит блестящие плоды. Развитие производительных сил вкупе с неоколониальной эксплуатацией «третьего мира» позволяет политикам развитых стран не без оснований заявлять о появлении «общества всеобщего благосостояния». Если в этих словах и есть преувеличение, то не большее, чем в обещаниях в самом скором времени построить коммунизм. Трудящиеся Америки, Западной Европы и Японии наконец-то в полной мере начинают пользоваться социальными льготами, о которых раньше они только слышали в рассказах об СССР.

С появлением телевидения окончательно формируется медиакратия. Ведущий, которого каждый день видят миллионы, обретает гораздо больший статус, чем никому не известный владелец телеканала. Хозяин, конечно, может уволить ведущего, но от этого прогадает сам, а того охотно примут на конкурирующем канале. Поэтому наемный менеджер телеканала сделает все, чтобы ведущий остался в неприкосновенности. Поддерживая друг друга, медиакраты достигают власти, которую уже можно не скрывать. «Ричард М. Коуэн (Richard M. Cohen), главный продюсер политических новостей корпорации CBS, сказал: «Мы будем подавать новости в выгодном нам ракурсе и рассказывать о том, что мы считаем нужным». Ричард Салант (Richard Salant), бывший президент отдела новостей той же CBS, так же недвусмысленно заметил: «Наша работа заключается в том, чтобы подать людям не то, что они хотят, а то, что, на наше усмотрение, они должны получить» (В. Фридман, «Социалистические штаты Америки», 2006 г.).

Реальность общества статуса окончательно фиксируется в общественном сознании. Только самые консервативные политики рискуют отрицать, что бизнес должен нести многочисленные обязательства перед обществом. Быть физиком-ядерщиком, инженером или программистом становится и престижнее и выгоднее, чем владельцем бутика. Тысячи мелких бизнесменов разоряются, а спрос на работников интеллектуального труда превышает предложение (что, в силу неравномерности развития различных отраслей, не исключает появления безработных инженеров и профессоров). За короткое время меняются представления о значимости и выгодности профессий и рода занятий, жизнь отрицает привычную связь материального благосостояния как основы с положением в обществе как следствием. Реакцией на изменение картины мира становится диалектическое отрицание причинной связи «благосостояние приносит статус» на обратное «статус дает благосостояние». Происходит психологическая нормализация сложившейся ситуации.

Вместе с признанием новых реалий у людей изменяются моральные ценности в направлении допустимости присвоения статуса. Соответствие ценностей господствующему способу социального роста, по-видимому, является нормальным явлением для всех времен. Пока общественно-экономическая формация не вступила в полосу кризиса, характерный для нее способ эксплуатации не считается безнравственным, в лучшем случае критикуются отдельные, выходящие за всякие рамки эксцессы. При феодализме рыцари были окружены не заслуженным презрением, как разбойники и убийцы, а ореолом куртуазности. При капитализме большинство не осуждало присвоение чужого труда. Соответственно, при пон-туализме снизился нравственный барьер презрения ко лжи, клевете, подлости и безудержному самовосхвалению. В кривом зеркале СМИ, многократно усиленном всеобщей грамотностью и потребностью в информационных благах, абсолютно все, занимающие высокое место в обществе, получают его благодаря уму, таланту, добродетели и т. п. Через неделю список «достойных» обновляется, но на это никто не обращает внимания. Главное, что очередные герои дня занимают место и получают свою долю общественного пирога якобы по праву. За короткий срок медиакратия может «раскрутить» любого человека и социальную группу или, наоборот, втоптать их в грязь. Об этом много говорят, но не считают принципиально неприемлемым. То же самое относится и к межличностным взаимоотношениям — поединки чести пока не в чести.

Если искать законодательные вехи торжества понтуализма в западном мире, то нельзя пройти мимо отмены Бреттон-Вуддских соглашений в 1973 г., когда доллар перестал обмениваться на золото и утратил функцию эквивалента стоимости. Это стало завершающим аккордом в агонии знаменитого закона стоимости, бывшего некогда основой капиталистического рынка. Отныне курс любой валюты и, соответственно, цены на товары являются, в принципе, произвольными, а на деле зависят от международного статуса государства-эмитента. В «пост-бреттон-вудской» экономике любой обмен является неэквивалентным по своей сути, не имеющим никакого отношения к вложенному в производство обмениваемых товаров труду. Для поддержания стабильности необходимы многочисленные экономические и неэкономические регуляторы, находящиеся вне частнопредпринимательской системы. Эти регуляторы мы наблюдаем в виде развитого экономического законодательства, структур, имеющих целью следить за его выполнением, налоговых служб и т.п. В СССР, наоборот, любой товарообмен (за исключением тех случаев, когда ценовая политика должна была способствовать развитию отрасли или гарантировать доступность товаров населению) пытались сделать строго эквивалентным на основе трудовой теории стоимости, что вело к такому же количеству управляющих органов.

Противоположности сошлись. Мировая революция, о неизбежности которой говорили большевики, свершилась. Две общественно-политические системы, социалистическая и якобы капиталистическая, отныне представляли собой два варианта общества статуса. Капитализм в передовых странах Запада скончался не на поле боя, а в своей постели. Впрочем, в развивающихся странах он до сих пор продолжает существовать. Для этих стран мир мало изменился, разве что вместо эксплуататоров-капиталистов на неэквивалентном товарообмене между севером и югом наживаются эксплуататоры-бюрократы.

Однако было бы неверным утверждать, что советский и западный понтуа-лизм были, за исключением идеологического декора, идентичными. В СССР общество статуса было «чистым», на Западе — отягощенным многочисленными пережитками капитализма. С точки зрения исторического материализма, советский понтуализм был более прогрессивным. Соответственно, он находился ближе к переходу на более высокую ступень исторического развития. А поскольку такой переход невозможен без всеобъемлющего кризиса, СССР быстрее приближался к кризису, чем США или Западная Европа.